МАРИНА КОНДРАТЬЕВА: «Если бы у меня было много денег, я бы усыновила много детей»
Актриса Марина Кондратьева четверть века служит в Театре имени Моссовета и больше четверти века замужем. Янина Потоцкая из сериала «Склифосовский» и Светлана, мама Алексея из «Бессонницы», мама Маши из «Мылодрамы» и Светлана из сериала «Полицейский с Рублевки» — в жизни многодетная мама и супруга заслуженного артиста России Алексея Осипова — не берет кредитов, а продукты покупает за наличные. В чем секрет стабильности актерской семьи, выяснила Марина Ахмедова в эксклюзивном интервью специально для рубрики «Звездные истории».
— Над чем вы сейчас работаете?
— Завтра съемки в полном метре, а в Театре имени Моссовета сезон почти закончился. В конце июля и конце августа сыграем еще один спектакль, в котором я занята, — он постоянно требует включения, работа над ним не прекращается, я постоянно над ним внутренне работаю, — это «Васса», по Горькому. Мы все постоянно находимся в информационных потоках, и я выхватываю из них именно то, что исторически связано с тем периодом и вообще с этой темой, с моим персонажем. Обычно бывает так: вложился в какую-то историю, эмоционально на нее потратился, и все — она есть. Но «Васса» меня не отпускает.
— Вы находите параллели в потоках информации с сюжетом «Вассы»?
— Да, параллели и мотивы. В биографии моей героини Липы есть очень страшный поступок: она задушила своего новорожденного ребенка. В то время так часто поступали с незаконнорожденными. Я — многодетная мать, и я хотела понять: что должно было происходить с человеком, чтобы он своими руками или подушкой...
— И что вы поняли? Что с ней происходило?
— Мы, актеры, естественно, адвокаты своих персонажей. У нас в спектакле есть сцена — моя героиня хочет уйти из того дома, где живет, ее душа настроена на покаяние, и Липа искренна в этом. Но в какой-то момент она идет травить хозяина дома — это по Горькому, возникает вопрос, почему покаяния не случилось. Наш режиссер Сережа Виноградов так простроил сцену, что прямо как в НКВД Липу ломают. И я думаю: вот, значит, как достойные люди в застенках доносы писали. В нашей сцене Липа не только подвергается психологическому давлению, ее физически душат, и она идет на новое преступление.
— А мотивы убийства ребенка вы поняли?
— Думаю, там еще были чисто физиологические процессы — послеродовая депрессия на фоне одиночества, измененное сознание. У меня много к ней вопросов, все время пытаюсь как-то понять... Эта роль меня не отпускает.
— Можно ли, имея больше вопросов, чем ответов, правдоподобно сыграть человека?
— Мне кажется, что природа греха одна. Мы все грешные. Мы все совершаем какие-то проступки. Природа — одна, степень — разная.
— Почему Липа, по-вашему, не смогла выдержать давления таких обстоятельств?
— Думаю, что она — крайне незащищенный человек. У нее нет внешней защиты никакой. Она только внутри за что-то держится, когда и внутри ее ломают, у нее не остается ничего, за что можно было бы ухватиться. Она — сирота, и она в жутко зависимой ситуации.
— Вы думаете, в такой ситуации можно ухватиться за младенца, чтобы не упасть?
— Конечно. Конечно!
— Почему? Он ведь и сам беспомощный.
— Как ни странно, да, — и я знаю это по себе! — когда у тебя маленький ребенок, ты очень уязвим, но, с другой стороны, он такая тайна Божия. И эта тайна доверена именно тебе. Когда мои дети были маленькими, я всегда чувствовала себя защищенной. Не знаю, как это объяснить... Для меня тайна рождения — настолько удивительная и великая... У меня всю жизнь один муж, и все дети — от него. Но меня настолько поразило то, что они приходят в этот мир разными. Ты впервые видишь ребенка и понимаешь, что он какая-то удивительная личность. Рождается второй ребенок, и это уже совсем другая личность. Они и внешне разные. С самого начала приходит личность, и этот первый момент узнавания, знакомства с ней — удивительная тайна.
— И эту личность можно уничтожить воспитанием?
— Можно... У меня много родительских ошибок. Но я старалась по возможности с уважением относиться к каждой конкретной личности. К счастью, у меня очень доверительные отношения с детьми. Мой сын уже взрослый, он женился недавно. Он оператор, закончил ВГИК. Средняя дочь только закончила школу. А младшая в школе еще учится.
— Личность вашего сына — от первого момента узнавания и до сегодняшнего дня — одна и та же?
— Как ни странно, да! Это абсолютно тот же человек. Впечатление от первого знакомства — оно, наверное, как корень. Понятно, что там пошли ветви, листва, плоды, но корень какой был, такой и остался. Причем вы знаете, я поняла вот какую штуку:
когда происходят сложные повороты
в общении с детьми, надо мысленно
возвращаться к тому первому моменту —
к первому узнаванию.
В семье бывают кризисы, но если в момент ссоры ты себе напоминаешь — кто он изначально, кто он для тебя, если ты можешь вспомнить то первое ощущение от него, это возвращает к реальности.
— А кто играет ребенка в том спектакле, про Вассу?
— Мы нашли такую аллегорию: к Вассе приезжает старшая невестка и привозит для своего маленького сына игрушку. Мишку. Знаете, что удивительно, современные модные мишки взяты из начала прошлого века. Невестка привозит этого мишку, и он становится символом ребенка.
— И вы душите мишку?
— Нет! Я никого не душу. Эта история случилась с героиней раньше.
— То есть вы не стали бы душить мишку, если бы пришлось?
— Я бы нашла другое актерское решение. Показала бы убийство через какой-то символ.
— Почему не стали бы?
— Как сказать... Ситуация сама по себе — страшная, адская. Сильнее сработает не прямой такой ход, как в фильме ужасов, а аллегория.
— А если режиссер скажет: «Нет! Никаких ходов. Душите мишку, и все!»
— Я играла убийц. Единственное — я детей в ролях никогда не убивала. Я от таких историй отказывалась. Но я...
я застреливала мужей... в кино
и сопернице плеснула кислотой в лицо. Все это было в моей творческой биографии... Иногда до смешного доходит, звонит кастинг-директор: «Марина, мы хотели бы предложить вам историю, но мы знаем, что вы не на все соглашаетесь. Поймите, в нашей истории все оправданно, все логично. Хороший режиссер, и все будет сделано деликатно». И дальше она еще долго извиняется, а я за это время уже нарисовала себе очень страшную картину. Оказалось, в финале героиня убивает просто мужа. И я говорю: «А, ну это нормально!» (Смеется.)
— Как вам кажется, из-за финансовых обстоятельств люди могут пойти на такое: сделать то, что сделала Липа?
— Мне кажется, это зависит от того, в чем у человека главный приоритет. Я не беру крайних случаев — блокада Ленинграда или Смутное время. У человека может быть очень много любви, терпения, сил и мужества, если какой-то его приоритет связан с ребенком, с жизнью, ради этого можно очень многое перенести. А если у человека нет такого приоритета, я не берусь его судить. Но я думаю, что когда детей оставляют или подбрасывают, корень проблемы — в повреждении психики.
— Вы очень рано родили сына...
— Да, у меня ранний брак. Сыну сейчас двадцать семь лет. Я поступила в ГИТИС, когда мне было четырнадцать. Там я познакомилась со своим мужем, в шестнадцать лет вышла замуж и родила сына. Это был девяносто второй год.
— И не было, наверное, денег?
— Дело в том... Знаете, когда мне было семь лет, мои родители развелись. У меня прекрасные отношения с ними, они замечательные люди. Но я очень хорошо помню, как нам было финансово тяжело. Болел брат, мама не работала, мы жили на одни алименты. Я очень хорошо знаю, что такое нужда.
— А отец вам не помогал?
— Помогал и поддерживал. Но периодами у нас были очень сложные ситуации. А папа поддерживал нас всю жизнь, не знаю, что вообще было бы, если бы не его поддержка.
— Нужда была и в еде?
— Да, была. Но я благодарна этому опыту и судьбе за эти моменты аскетизма. Поэтому сейчас я не зациклена на каких-то вещах и вполне могу обходиться самым простым. Когда родился сын, мы были студентами третьего курса, и Маргарита Борисовна Терехова — великая актриса — ставила с нами спектакль в Театре Моссовета. В какой-то момент она поняла, что вокруг нее реально голодные люди, и начала на каждую репетицию приносить термос, пироги, булки, бутерброды. Она нас просто кормила. А мы, конечно, сметали все за первые пятнадцать минут. Да, я знаю, что такое нужда и бедность, но все равно радость от ребенка покрывала все наши трудности и финансовые бедствия.
— То есть вы чувствовали себя защищенной своим младенцем, несмотря на финансовые трудности? Несмотря на то, что не было денег даже на еду?
— Да. Но такие вещи все равно болезненно ранят. Только они не могут сломать, когда у тебя есть ребенок. Помню, какие-то игрушки мы вырезали для сына из дерева. Но радость материнства была сильней. Мы были уязвимы от того, что не могли позволить себе каких-то вещей. Но это были удары, которые бьют снаружи, а внутри ты не ломаешься.
— Вы брали когда-нибудь кредит или ипотеку?
— Ипотеку нет. Мы чудом успели получить квартиру от государства. Нам помог ее получить наш театр. Мы переехали в квартиру, она — большая и пустая. И тогда взяли кредит на детскую мебель. Но это было давно.
— Больше не брали?
— С тех пор — больше нет.
— Почему?
— Всегда взвешиваю: я чего-то хочу, но не могу в данный момент себе этого позволить — стоит ли оно психологического дискомфорта.
Для меня кредит —
это психологический дискомфорт.
— А что стоит психологического дискомфорта?
— Выход из привычного русла жизни. Если хочешь принципиально поменять какие-то вещи, ты должен выйти из этого русла, и это может быть болезненно и страшно. Но если ты движешься к какой-то цели, то, наверное, она стоит психологического дискомфорта. Можно действительно много потерпеть, если видишь цель. Но если ты цели не видишь, то будешь всеми силами избавляться от этого психологического дискомфорта.
— А у вас были такие выходы из привычного русла?
— Да, в какой-то момент я поняла, что мне будет очень интересно реализоваться в кино. Я много играла в замечательном Театре Моссовета, он мне уже как родной дом. Я служу в Театре Моссовета двадцать пять лет — с тех пор как закончила ГИТИС. Но потом наступил такой этап: из амплуа девушек я уже вышла, а на роль матерей еще не годилась. И я начала двигаться в сторону кино. Каждый шаг, каждая попытка становились психологическим дискомфортом. Ты предпринимаешь первые усилия, а в ответ — тишина. Тишина — это очень тяжело... Дело в том, что когда мы закончили институт, кино рухнуло. Наше поколение актеров попало просто в яму, образовавшуюся на сломе эпох. Сейчас я вижу, как выпускаются молодые ребята-актеры и им есть где сниматься, у них есть возможности реализоваться. А мы закончили учиться в девяносто четвертом году, когда «Мосфильм» стоял практически пустой. Тогда снимали всего пять фильмов в год. Потом кино начало потихонечку реанимироваться. И кто успел заскочить в этот поезд, тот в нем и ехал, а мы пытались заскочить, бежали рядом, и нам периодически кричали оттуда: «Кыш!»
— Впрыгнуть в этот поезд пытаются из-за денег?
— Финансовый вопрос тоже стоит очень остро. У меня, например, тогда уже родилась вторая дочка. А детей очень сложно растить на две театральные зарплаты.
— Хуже, если б на одну...
— «Чтоб ты жил на одну зарплату!» (Смеется.) Кино — это относительная финансовая стабильность. Но я хочу сказать, что я благодарна и этому опыту...
— Опыту отказов и тишины?
— Да. Потому что такие ситуации — очень хорошая возможность научиться не отчаиваться и не унывать, а двигаться дальше. Это хорошая школа жизни.
— Вы использовали образ уходящего поезда. И вот человек раз пытается запрыгнуть в этот поезд, два, три. У него не получается, и он понимает, что поезд практически ушел. Разве это не то самое психологическое давление?
— Да. Оно. И очень многие мои коллеги отчаялись под этим давлением. Понимаете, в чем уязвимость актерской профессии? В том, что ты предлагаешь себя, свою личность, свои ценности, внешность и образ мышления. Ты приходишь и предлагаешь все это.
— И в чем боль?
— Допустим, у вас серьезные пробы в серьезной истории. И вы же все равно открываетесь, достаете из себя такие сокровенные вещи, играете на этих скрытых клавишах...
— Снимаешь броню?
— Да. И ты становишься уязвим. Ты думаешь, что это все потом пойдет в работу, и ты психологически очень затрачиваешься, если по-честному делаешь.
— Показываешь свои сокровища, а они оказываются никому не нужны?
— Да. И у многих моих коллег срабатывает такое: лучше закрыться и сказать, что ничего этого ты сам не хочешь. Потому что это очень больно. Это действительно больно. Но я для себя поняла — нельзя опускать руки, надо искать пути. И дело даже не в том, что опускаются руки, а в том, что наступает момент действительно уныния, когда ты теряешь веру и надежду в то, что что-то получится. Для человека это очень страшное состояние.
— Значит, человек может решить пойти в кино из-за финансов, а сам процесс бега за возможностью нанесет ему такой душевный ущерб, который никакими финансами не залечишь?
— Да.
— Но у вас же другая история? Вы завтра снимаетесь в полном метре.
— Да, но я ничего пока не могу об этом рассказать, запрещено по контракту.
— Тогда расскажите, почему роль Липы вам близка? Вы настолько с ней на противоположных сторонах...
— Потому что тема материнства — это моя тема. А тема изломленного, загубленного материнства — очень страшная. Всю эту боль Липы, все ее муки... я понимаю.
— Понимаете, с ужасом глядя на нее со стороны?
— Нет. Липа — просто несчастная. Если бы ей была не важна эта тема материнства, ей было бы проще. От природы материнство — сильная сторона. Но обстоятельства сложились так, и жизнь переломала так, что Липа совершила противоестественное для природы. Отсюда и мука, стремление к раскаянию. Она сломала живое...
— Если бы кто-нибудь дал вашей героине много денег, после того как она уже все сделала, она могла бы снова стать счастливой?
— Там по сюжету постоянно идет дележ наследства. Она — горничная, ей нужна свобода, ей нужно вырваться из этого дома. Если бы у нее появилась большая сумма денег, она бы не стала счастливой, но получила свободу. Липа могла бы уйти в монастырь, а этого она хочет больше всего. Мне кажется, если бы она получила много денег, то открыла бы приют и растила в нем детей.
— А вы что бы сделали, если бы у вас была большая сумма денег?
— Я бы усыновила детей. Недавно читала про Свято-Софийский социальный дом (первый в России негосударственный детский дом для инвалидов с тяжелыми множественными нарушениями развития. — Прим. ред.) — они взяли деток из психоневрологического интерната с очень тяжелыми разными диагнозами. И так получилось, что я ходила в тот ПНИ, хотела обучиться волонтерству. Там было все чистенько, и отношение такое было человечное. Но, например, там была девочка Наташа, лет, наверное, одиннадцати. Она не ходила — ползала, и на ней были такие колготки — похожие на советские... Но это — ладно, это все — ерунда, колготки — хлопковые, мягкие. На ней была еще рубашечка, смирительная рубашечка, и рукава были завязаны. Я спросила: «Почему?» Мне отвечают: «Они нуждаются в эмоциях, но когда к ним не проявляют внимания с самого младенчества, они начинают себя царапать, бить». И эта девочка, она не других избивала, а себя. И я помню такое бездонное одиночество в глазах... Потом я увидела в фейсбуке фотографии — эта же Наташенька на руках у сотрудников Свято-Софийского дома. Она улыбается, она солнечная. И я поняла: какая была проделана колоссальная работа — отогреть девочку теплом и любовью.
Если бы у меня было много денег,
я бы усыновила много детей.
— А одного сейчас вы не можете усыновить из-за финансовых обстоятельств?
— Мы должны очень много работать, чтобы быть на плаву. И я своим детям времени не додаю. Сейчас у нас был свободный момент, и мы с дочкой уехали в деревню, там читали книги по истории и купались. Но я понимаю, что это — меньше, чем нужно, по времени. Наши дети уже хотя бы в каком-то своем привычном русле. А если брать ребеночка из детского дома... Когда человек добивается определенного статуса, он уже может выбирать для себя объемную работу, которая принесет ему доход на долгий период. Я люблю свою работу и делаю ее с удовольствием, но я не могу пока, снявшись в одном проекте, позволить себе не работать в следующем.
— Вы пользуетесь льготами для многодетных?
— Да, конечно! У меня бесплатный проезд в метро. Моих детей бесплатно кормили и кормят в школе. Младшая дочь говорит: «Давайте вы еще кого-нибудь родите, а то стол у нас скоро закончится бесплатный». (Смеется.)
— Потому что двое старших уже выросли?
— Сейчас очень хорошо сделали: пока младшему не исполнится восемнадцать, мы пользуемся льготами. И действительно большое спасибо за бесплатную парковку в центре и за льготы на квартплату. Один раз мы даже бесплатно отправили дочку на море в лагерь. А еще с нами была такая забавная ситуация — нас вызвала районная соцзащита на День семьи, предупредив: «Возьмите с собой большие сумки». Мы были заинтригованы. Приехали с мужем, и нам выдали такую коробочку-набор: чай и печенье, два килограмма чеснока, двадцать пачек майонеза и двадцать пачек кетчупа.
— Вы все это съели?
— Чеснок — прекрасно. А кетчуп и майонез мы стараемся не есть.
— Кто из вас — вы или муж — формирует семейный бюджет?
— А понимаете, в чем дело... он тоже актер, работает в театре Калягина, заслуженный артист. Был период, когда он очень много снимался, у него были антрепризы, в театре он получал хорошую зарплату и он был основным добытчиком. А у меня была только моя театральная зарплата. Потом у него стало меньше съемок, и осталась театральная зарплата. А у меня съемок стало больше. То есть разница в доходах у нас менялась так, волнами.
— И кто решает, что купить?
— У нас патриархат. Муж глава семьи. Но мы с ним обговариваем какие-то вещи стратегические. А потом могут вылезти какие-то внезапные траты...
— Как вы их тоже обговариваете: «Внезапно мне нужно купить вот это»?
— Да, говорю, что мне нужно. И если для него это что-то прямо совсем такое, он может побурчать, но он очень щедрый человек.
— А если вы идете к косметологу, тоже спрашиваете?
— Есть бюджет семьи. Если я хочу позволить что-то лично для себя, говорю: «Мне очень нужно».
— То есть это надо согласовывать?
— Не то чтобы согласовывать, мы привыкли все траты обсуждать. Но это не потому, что я спрашиваю разрешения, а просто чтоб он знал — я собираюсь сделать вот такой шаг.
— Есть какие-то неизменные пункты в вашем семейном бюджете?
— Банальные: еда, квартплата. Это обязательные траты. Но сверх того мы можем придумать поход куда-то или поездку. У нас все просто: если в этот период съемок нет, то у нас только квартплата и еда; если съемки есть, появляются дополнительные возможности.
— А зрители смотрят на вас по телевизору и думают, наверное, что вам в финансовом плане повезло больше, чем им...
— Я читала в какой-то умной книге про бизнес, что если вам пришла прибыль, то лучше ее вложить в дальнейшее развитие. А как я понимаю свое дальнейшее развитие? Для меня это вложение в хорошее портфолио или косметическую процедуру. И то и другое — вклад в мой «бизнес». Но я считаю, что на процедуры нельзя подсаживаться. Нельзя думать, что успех зависит от количества косметических процедур. А фотосессии мы недавно с прибыли сделали. Мы живем в таких условиях: есть улов, что-то планируем, нет улова, просто живем и радуемся жизни.
— И все же эта погоня за уходящим поездом, приносящая боль, стоит того?
— Конечно. Естественно.
— И если человек все же попадет в этот поезд, будет жить лучше прежнего?
— Нет. Он не сможет купить себе дом и переехать туда из квартиры. Но в актерской ситуации это станет банальным уходом от нужды. Если быть честной, многие актеры действительно живут очень скромно. Просто в моей личной ситуации глобальная цель — взрастить детей. И это, конечно, роскошь — выращивание детей. И кино дает возможность заработать на свободу. Но и бег за поездом требует финансовых вложений.
— Вы финансово грамотный человек?
— Наверное, финансово грамотный человек — это тот, кто на практике способен трезво мыслить и не использовать деньги как... как компенсацию чего-то. Я вижу, что некоторые люди к зарабатыванию денег относятся как к дозе. Они зарабатывают кучу денег и подсаживаются. Они чувствуют себя уверенно, только когда смогли заработать деньги.
— Но они несвободны?
— Как ни странно, но очень много денег могут принести человеку зависимость от количества денег. Это как с вином. Я думаю, что нельзя подменять ценности деньгами. Это важно — уметь зарабатывать, но нельзя ставить зарабатывание во главу угла. Это уже тупик. Личностный тупик.
— Была ли у вас ситуация, когда вы совершили большую трату и ругали себя за нее?
— Конечно. У меня было немало случаев, когда я покупала, а потом жалела. Помню, сын был маленьким, и мы поехали на гастроли. Там продавались игрушки, и мне очень хотелось привезти их сыну, но мне не хватало денег, я взяла их в долг и накупила сыну море этих игрушек. Потом долго отдавала долг...
После нужды и голода в детстве
можно съесть двенадцать
мороженых подряд.
Или огромное количество конфет. Дочка недавно сдавала экзамены, и я ей сказала: «Ну пойдем потратим какую-нибудь сумму не на вещи первой необходимости, а на то, что просто приносит радость». Это очень хорошо, если ты можешь себе такое позволить, но только в том случае, если ты контролируешь процесс.
— А что значит, по вашему, контролировать процесс?
— Просто я поняла, что самое надежное: если ты идешь в магазин, то надо просто брать фиксированную сумму, с небольшим плюсом. Плюс — для психологического комфорта.
— А разве вы ходите в магазин не с банковской картой?
— Нет. Я ставлю себе ограничитель. Снимаю деньги с карты и в магазин беру фиксированную сумму, а карту не беру.
автор: Марина Ахмедова
фото: Ольга Филонова
специально для рубрики «Звездные истории»
